— Они там ничего не делают. — Цири слегка зарумянилась. — Беседуют, вот и все.
— А ты... — Лютик присел на траву под яблоней и оперся спиной о ствол, предварительно убедившись, что там нет ни муравьев, ни гусениц. — Тебе до смерти хочется знать, о чем беседуют, да?
— Да... Нет! А впрочем... Впрочем, я все равно ничего не слышу. Слишком далеко.
— Если хочешь, — засмеялся бард, — я тебе скажу.
— А ты-то откуда можешь знать?
— Ха-ха! Я, милая Цири, поэт. Поэты о таких вещах знают все. Поверь, поэты о таком знают больше, чем сами собеседники. Если их можно так назвать.
— Как же!
— Слово даю! Слово поэта.
— Да? Ну тогда... Тогда скажи, о чем они разговаривают? Объясни, что все это значит!
— Взгляни еще раз в пролом и посмотри, что они делают.
— Хм-м-м... — Цири закусила верхнюю губу, потом наклонилась к отверстию. — Госпожа Йеннифэр стоит у вербы... Обрывает листики и даже не смотрит на Геральта... А Геральт, опустив голову, стоит рядом. И что-то говорит. Нет, молчит. Ой, ну и рожица у него... Ну и странная же...
— Все по-детски просто. — Лютик отыскал в траве яблоко, вытер о брюки и критически осмотрел. — Сейчас он просит простить ему всякие глупые слова и поступки. Просит простить за нетерпение, за недостаток веры и надежды, за упрямство, за ожесточение. За капризы и позы, недостойные мужчины. Просит простить за то, что когда-то не понимал, за то, что не хотел понять...
— Все это неправдивая неправда! — Цири выпрямилась и резким движением откинула челку со лба. — Все ты выдумал!
— Просит простить за то, что понял лишь теперь, — продолжал Лютик, уставившись в небо, а в его голосе послышались ритмы, свойственные балладам. — Что хочет понять, но боится: а вдруг да не успеет... И может даже быть, что не поймет уже. Извиняется и просит прощения... Прощения... Хм... Значения... Сомнения-Предназначения. Все банально, холера...
— Неправда! — топнула ногой Цири. — Геральт вовсе так не говорит. Он... он вообще молчит. Я же видела. Он стоит там с ней и молчит...
— В том-то и состоит роль поэзии, Цири. Говорить о том, о чем другие молчат.
— Дурацкая она, твоя роль. Все ты выдумываешь!
— И в этом тоже состоит роль поэзии. Ой, я слышу у пруда возбужденные голоса. А ну выгляни быстренько, взгляни, что там деется.
— Геральт, — Цири снова заглянула в щель, — стоит, опустив голову. А Йеннифэр страшно кричит на него. Кричит и размахивает руками. Ой-ей... Что бы это значило?
— Детский вопрос. — Лютик снова глянул на плывущие по небу облака. — Теперь она просит у него прощения.
Анджей Сапковский. Час презрения
